Служба Радости - Страница 64

Наверное, вы подумаете, у нее были на то причины? Что-то вроде неразделенной любви, или непонимания окружающих, или кто-то в семье умер… Но нет. Просто сегодня утром Манада проснулась и подумала: 'А не убить ли мне себя?'. И все. Вы скажите: так не бывает. Не может молодая красивая девушка решиться на самоубийство вот так, безо всякой причины. Но, простите, Уважаемый Читатель — это действительно так.

Она пробудилась рано, около половины седьмого утра. В избе все еще спали. Она слезла с печи, оделась и вышла на улицу. Сердце матери тревожно стукнуло, заставив тело проснуться. Она открыла глаза и увидела валенок, скрывающийся в открытой двери. 'Наверное, пошла в туалет', - подумала мать. Дрема вновь овладела ей, погрузив во второй уровень Алям-аль-Металя. Ни сестра, ни отец не проснулись.

— Какое прекрасное утро, чтобы убить себя! — сказала Манада темному небу и холодному ветру.

Но как? Есть множество способов, но хотелось бы все-таки безболезненно. Можно пойти на озеро и нырнуть в прорубь. Тогда вначале будет холодно, но потом боль уйдет, и просто заснешь. Правда, у этого способа есть несколько недостатков. А вдруг Манада передумает? Вдруг решит, что хочет жить. Тогда она вылезет из проруби, побежит домой и… умрет по дороге. Вариант бесповоротный и надежный — озеро за пять лиг от деревни, будучи мокрым, никто не дойдет оттуда живым по морозу. Манада не боялась смерти или боли, она боялась, вдруг не захочется умирать сегодня, а придется. Она не могла допустить, чтобы хоть что-то пошло против ее воли. Даже смерть. Поэтому озеро отпадало.

Есть еще один хороший способ. Вон висит крепкая плетеная веревка. Отец наплетает целые лиги зимой, чтобы продать летом. Вообще, зима в деревне — время, когда мужчины что-то делают по дому, готовясь к весне. Кто-то плетет лапти, кто-то, как отец, веревки, кто-то шьет парусину, кто-то еще чего-нибудь… Если захочешь, можно найти себе работу, даже когда нельзя выйти из дому. Но и у веревки есть недостатки. Прошлой зимой повесился Отос Хрисис — ее ровесник. Когда его нашли, вороны выклевали Отосу почти все лицо. Манада тогда утайкой заглянула в дом его родителей — те оплакивали сына, а он лежал в гробу. Потом, когда его сожгли, отправив к Гоябе, лицо скрывал плат, но в доме он лежал открытый. Зрелище он собой представлял настолько отвратное… Перво-наперво, вороны выклевали ему глаза, потом добрались до языка, съели нос. Когда он спрыгнул с дерева, от удара слетели штаны, вороны не пожалели и причинное место. Кровь на морозе замерзла, но его раздели и положили в теплой избе, кровь оттаяла и потекла по телу, будто Отос умер только сейчас. Манада никогда не забудет — красивое мальчишечье тело и два красных круга, растекающихся на лице и пахе. Ну уж нет, так умирать ей не хотелось. Надо или оставаться красивой, или наоборот — чтобы всмятку! Чтоб не появился этот пугающий, врывающийся в голову контраст. Она умрет иначе.

Манада взглянула вверх. На небе сияли тысячи, миллионы тысяч звезд. Зрелище заворожило, она смотрела, пока не затекла шея. Опустила голову, взгляд долетел до высокой вертикальной черты колокольни. Точно! Так, чтобы всмятку!

Воспоминания — интересная штука. Иногда незначительные детали врезаются в мозг, а вроде бы важные стираются напрочь. Так, например, Манада не помнила, как добралась до колокольни. Наверное, она долго шла, продираясь сквозь высокие сугробы, но мозг отказался помнить это. Для него Манада переместилась сразу на лестницу, ведущую к колоколу. Тусклый квадрат люка, а следом пузатый сигнализатор. Колокол не чистили с осени, поэтому он не должен блестеть. Однако он вздумал опровергнуть зеленый налет и светился. Колокол покрылся инеем, звездный свет попадал к кристалликам, сперва отразившись от снега на земле. Колокол сиял белизной, а не медью, и это — такая красота! Меж тончайших кристаллов как будто бегали микроскопические человечки. Они играли в догонялки, но Манада понимала, насколько бессмыслен их бег. Каждый человечек слишком хороший игрок и никогда не позволит поймать себя. Так они и играли, пока могли. Пока могучие старшие братья — солнечные лучи — не придут и не разгонят веселую кутерьму.

Манада долго смотрела на них. Долго пыталась понять, почему, как, зачем. Ведь это бессмысленно. И не только это, а вообще все. Каждому из нас приходит в голову этот вопрос. Зачем? Манада Трансис впервые задала его себе, стоя на высоченной колокольне и собираясь с нее спрыгнуть.

Скоро наступит рассвет. Убить себя с первым лучом восходящего солнца — это так символично. На востоке уже забрезжило что-то светлое. Это сам Гояба поднимает солнце, вырисовывая силуэты высоких деревьев. Манада посмотрела на деревню. Крыша колокольни держалась на четырех толстых бревнах, поэтому обзор открывался превосходный. Из труб изб выходил белый дым, кое-где струйки тоненькие — там догорает уголь с ночи; где-то толстые столбы — эти уже проснулись. Как лучше спрыгнуть? Лицом вниз, чтобы увидеть приближающуюся обледеневшую землю, или спиной, наблюдая, как островерхая крыша колокольни прощается с ней? Наверное, лучше спиной и на запад. Да, так не повредится лицевая сторона тела, и будет прекрасно виден край восходящего солнца. Мысли куда-то ушли, Манада залезла на ограждение, держась за потолочную балку. Уже скоро, скоро она уйдет. В голове родился вопрос — почему она уходит? Тут же родился брат-близнец-ответ — просто так. И Манада действительно спрыгнула бы, но не учла одного — между ней и рассветом находился колокол.

Вот земли востока осветились сильней, еще чуть-чуть, и покажется край. Голова снова очистилась, желания, мысли растворились, как лед по весне. И вдруг… рассвет. Руки должны всего лишь отпустить балку, тело уже чуть наклонено к земле. Всего одно… даже не усилие, а напротив, расслабление и все. Бессмысленная жизнь завершиться так, как должна — бессмысленным концом. Рассвет словно специально набрал силу и… очертил силуэт колокола. Бесконечная белизна и черная, расширяющаяся книзу фигура исполинской металлической болванки, такой же бессмысленной, как и все на свете. Но Манаде он напомнил кое-что другое. Женщина. Да, толстая дородная женщина в платье до пят. Широченные бедра призваны рожать детей пачками, толстая шея никогда не согнется перед трудностями. Налетел легкий поток ветерка и качнул колокол. Едва-едва он наклонился вправо, потом назад — влево. Манаде показалось, дородная женщина пошла. Или даже не дородная, а дляродная. И тогда мысль, яркая, четкая, необычная и в то же время естественная ворвалась в голову. 'Я хочу иметь детей. Я очень хочу иметь детей…'. И все сошлось. То, что не имело резона, что представлялось, как бестолковая насмешка творца, приобрело объем, выстроилось в ряд и пошло вслед за рассветом. Такая простая мысль наполнила низ живота теплом, а следом пришла легкая боль. Манада слезла с ограждения. Она продралась сквозь все слои одежды, провела ладонью по женской печке. Вытащила руку — вся в крови. 'У меня будут дети!', - возникло в мыслях. Она схватила толстую веревку под колоколом и бешено затрясла. Первый ленивый 'Бом' прозвучал над деревней и лесом. А за ним второй и еще, и еще…