Служба Радости - Страница 90

К обеду готку опять послали за покупками. Жюбо выдал длиннющий список, Соня поворчала, но сказала, что достать все это, в принципе, возможно. В списке значилось: листы железа кровельные, инструменты для работы с металлом, вроде напильников, молотков и ножниц, сварочный аппарат, порох, холодное оружие общим числом двадцати наименований, стрелковое оружие, наподобие арбалетов и луков, сколько удастся купить, огнестрельное оружие любой конструкции, сколько удастся купить, а еще длинный перечень всевозможных химикатов. Жюбо проникся средствами, что Петя использовал на свалке, и тоже решил похимичить. К восьми часам вечера весь список появился на квартире. Что-то Соня принесла сама, что-то доставили на машине — листы железа, например, девушка просто не подняла бы. Соня так устала, что собиралась заснуть сразу после ужина, но пришлось собирать вещи и идти в гостиницу. Получив все необходимое, Жюбо сразу занялся кузнечными делами и химическими экспериментами. Квартира вмиг заполнилась страшным грохотом и нестерпимой вонью, и если мертвые это все легко выносили, живая поберегла здоровье.

А чем же все это время занималась Манада? Ничем. Просто сидела в кресле и смотрела, как вырастают ее ноги, сантиметр за сантиметром. С такими темпами дня через четыре она снова сможет ходить. Изменения происходили не только с конечностями. Дыры в теле зажили, кожа лица подтянулась, волосы замедлили скорость роста. Все признаки говорили — через неделю мертвая станет обычным человеком. Жюбо смотрел на это, прицокивая языком и неодобрительно мотая головой. Ему не нравилось, что действие Обезболивателя проходит для Манады так быстро. С другой стороны, ничего удивительного — Манаду извлекли из Хоры, с каждым кругом чувствительность тела и регенерация возрастает многократно. Поговаривают, на седьмом круге ты чувствуешь, как кровь царапает вены. Вот поэтому метаболизм Манады сожрал Обезболиватель быстрее, чем у Жюбо. Мертвец еще неплохо держался — кожа едва-едва натянулась, но скрепками пользоваться все еще надо. А в остальном остался мертвым.

Манада же, как будто пробуждалась от глубокого сна. Теперь прояснились слова мертвеца о том, что с уходом Обезболивателя появится не только боль, но и другие чувства. Сейчас, впервые после вечности в аду, она, наконец, становилась человеком, возвращалась к человеку. К простой девушке, Манаде Трансис. Еще не пришла сверхчувствительность и не надо бояться боли, но и бесчувственность отступала. Как весна после зимней стужи, приходило то, что делает нас людьми. И пусть мы, люди, жалуемся на жизнь, канючим, что она несправедлива с нами, зовем судьбу — злодейкой, всегда будут моменты, когда мы радуемся. Жизни радуемся, радуемся тому, что мы есть, что появились на свет, и хрен с ним, пусть у этого света столько оттенков темного, пусть он спектрален и не всегда чист — от этого он не перестанет быть светом. А будь он менее сложен, был бы он им по-настоящему? Впервые после долгой вечности Манада радовалась. Впервые 'Служба Радости' показалась ей не такой уж насмешкой над мертвыми. Радовалась ли она так, когда жила? Она не помнила. Но хотела верить, что — нет. Иначе эта смерть станет совсем нестерпима, иначе жить после смерти будет только тяжелей, иначе каменная плита над ее могилой никогда не треснет.

Манада трогала покрытие дешевого дивана, встречая возвращающееся осязание с радостью. Пока еще робкое, еле-еле ощущаемое, но оно возвращалось. Манада подъезжала на кресле-каталке к окну и часами смотрела на детей, играющих во дворе. И она с радостью глядела, как радуются они. Она принимала ванну, чувствуя легчайшее тепло — и это тоже дало радость. А ночью ей захотелось спать. Жюбо сказал, теперь ее вероятности уснуть растворились за ненадобностью. Под звуки кузнечного молота, под запахи отравленных химикатов, щекочущих ноздри, в первый раз за вечность, Манада уснула естественно. И только где-то вдали зазвенели радостные колокольчики-бубенцы. Более радостного звона она точно не слыхала. Точно. Совершенно точно…

* * *

Погрузившись в Сон, Манада увидела многое. Сновидения как будто сорвались с цепи и накладывались одно на другое, как дворняги на собачьей свадьбе, как листья по осени. Манада видела отца и мать. Они готовили ей и сестре невкусные, но полезные завтраки — молоко и кашу. Манада настолько возненавидела эти два продукта, что своей дочке всегда делала исключительно сладкую выпечку. Дочь тоже мелькала почти в каждом сновидении, и сердце сжималось при виде ее рыжих кудряшек. Но вот, родители умерли, Манада с Длоном заняли их дом. Рождение Литары. Она появилась на свет легко и обыденно — Манада даже не почувствовала боли. Слишком сильно она хотела ребенка, чтобы какая-то там боль омрачила радостный миг. Пока маленький комочек вылезал, перед Манадой застыло видение — колокол, окруженный бордовой каймой восходящего солнца. Она добилась! Она — мать! Правда, она умерла уже так скоро… Даже во Сне, грусть разрывала на части. Она не увидела, как дочь взрослеет, не увидела ее мужа, не увидела внуков… А так хотела. Колокол, безумный колокол, ударил лишь единожды, а ведь Манада мечтала звонить еще и еще. Муж не желал заводить второго ребенка, пока молодая семья не встанет на ноги. Манада решила завести его от другого мужчины. Да! Сейчас, только в этот момент, когда естественный сон сморил полуживую девушку, к ней вернулись воспоминания. День смерти…

Она шла домой из поля — вид сверху… Телега выезжает из-за соседней избы. Огромный слепень подлетает к крупу лошади. Он кружится, выбирая место, где бы отложить яйца. Лошадь поворачивает, насекомое атакует. Конь дрыгает копытом, ржет от боли, ускоряется… Манада едва замечает движение справа. Она всецело погружена в думы. Приятные думы. Она гладит округлившийся животик. Попадает под копыта, шею переезжает деревянное колесо. Нелепая смерть. Двойное убийство…