Весь следующий день Жюбо и Манада проторчали в лесу. Он тщательно зашивал ее раны, залепливал пластилином дыры, красил… короче, приводил в порядок, как мог. Сам Жюбо все еще выглядел нормально, если не снимал одежду. Он снова полез рукой себе в горло и окончательно выправил грудь. Из запасной одежды сделал подкладки и пришил к куртке. Единственное, что его выдавало — это волосы. Они росли очень быстро и сверху все еще сияли, как пшеничное поле, но у корней резко чернели.
Худо-бедно мертвецы вернули себе нормальный вид. По крайней мере, в темноте, да еще подслеповатая бабушка без одного глаза никогда не отличила бы их от живых. Наверное…
Манада скучала, прогуливаясь по лесу, и постоянно канючила: когда же, когда они пойдут допрашивать старушку билетершу. Жюбо хмуро отмалчивался, иногда взрывался и требовал оставить его в покое. Якобы, ему надо подумать, прикинуть и так далее. Когда же Манаде удавалось-таки вывести его из себя, он сначала кричал как резаный, а потом объяснял — нельзя, дескать, сейчас возвращаться в Благодарный. Стражи наверняка их ищут по наводке той же самой старухи. Правда, судя по очкам, видит она не очень, да и внешность мертвецов изменилась после очередной перетяжки кожи, но все-таки идти сейчас — верх легкомыслия.
Так прошел день, наступили сумерки. Манада развела костер. Иногда она вырывала из головы волосок и сжигала в пламени. Так в ее эпохе молоденькие девственницы привлекали мужей. Это считалось жертвой Гоябе, после нее он помогал юным девчушкам выйти замуж. Манада вспомнила, как в компании подруг когда-то сожгла чуть не половину волос. Те посмеивались, говорили, мужиков надо привлекать волосами из других мест. Позднее Манада поняла — они правы.
Жюбо, наконец, вышел из ступора. Вроде сидел себе на пне, тер многострадальный подбородок, как вдруг выпрямился и сказал:
— Нам следует снова прогуляться в Сон.
— Зачем? Хочешь найти там ее братьев?
— Если получится. Но главное — увидеть их лица, а еще главнее — внимательней посмотреть на то сновидение…
— Какое?
— Когда Биатриче занимался с Варей любовью.
— Какое интересное выражение, — Манада накрутила рыжую прядь на палец и проговорила с придыханием: 'Заниматься, любовью…'.
— А что тут такого? — спросил Жюбо.
— У нас так не говорили.
— А как говорили?
— Махнуться, слиться, (вырезано Архивариусом Силем).
— Да, интересно. Особенно последние пять. И это самые ласковые?
— Ну, наверное, самое ласковое название, это попыхтеть, или обмужиться. Или исполнить волю любимого…
— Я так понимаю, у вас было глубоко-патриархальное общество?
— Да, у нас было общество, где воля мужчины полностью подавляла женскую, где место женщины не ставилось ни в какое сравнение с мужским, где желание мужчины, пусть даже самое грязное, становилось законом.
— Это тебе, я так понял, Знание перевело 'патриархальный'. Ну-ну. Но мы отвлеклись. Я тут поразмыслил…
— За это время можно было придумать, почему птицы осенью на юг летают! — фыркнула Манада.
— А ты не знаешь? — удивился мертвец. — Потому что магнитные поля, испускаемые недрами… сейчас не об этом! Не нравится мне это задание. Такое ощущение, Магистр нам чего-то недоговорил.
— Почему?
— Может, поленился, может, не хотел, чтобы кто узнал… Они, магистры, все такие — мы для них мусор. Если не справимся, Служба Радости пришлет еще хоть сотню мертвых курьеров, и им придется исполнять его волю. Короче, у нас еще есть семь вероятностей попасть в Сон, так что, давай ложись.
— А ты рядом?
— Угу.
Манада не заставила себя упрашивать. Просто перешла из положения 'сидящая на корточках' в 'лежащая на боку'. Жюбо лег позади нее, обхватил за талию. Девушка вздрогнула.
— Жюбо!
— Что?
— Мне показалось, я что-то почувствовала.
— Расслабься, такое иногда бывает. Действие Обезболивателя сходит на нет постепенно: первые чувства должны пробудиться примерно после недели, через две появится регенерация, боль…
— Я испугалась…
— Чего?
— Я… я… не хочу, чтобы боль вернулась. Это так хорошо… когда не больно.
— Но вместе с болью вернутся и радость, и способность наслаждаться красотой, и эмоции, и… словом, ты станешь человеком, а не ходячим трупом.
— Но вернется страх, боль…
— Успокойся. — Жюбо погладил ее по волосам. — Если все будет как надо, мы вернемся в Дельту очень скоро. Давай, закрывай глаза и желай.
Манада легла лицом к костру, на секунду ей привиделся огненный вихрь размером с гору меж асимметричных разводов огня. Трамонтана. Она зажмурилась, чтобы похоронить видение, и пожелала…
На этот раз не появилась пылающая картина Хоры, или чистый лист бумаги с кроватью посередине. Манада оказалась на поле. Рядом стоял Жюбо и задумчиво смотрел вдаль. Он снова стал живым: человеческий цвет лица, темные глаза, грудь вздымается вверх-вниз, неся призрачный сонный воздух в легкие.
— Где мы? — спросила Манада.
— В том же сновидении Вари Трохиной.
— А где кровать?
Жюбо повернулся и неодобрительно рассмотрел красивое лицо в рамке ржавых волос. Яркие губки девушки изогнулись, она расхохоталась.
— Жюбо, ты такой забавный! — сказала Манада, отсмеявшись. — Неужели ты думаешь, меня интересует только это 'заниматься любовью'? Я же была в Линте, помнишь?
— Помню.
Жюбо стремительно приблизился к ней и поцеловал. Она как будто ждала — тут же обхватила его руками, наслаждаясь теплом мужского тела, да и вообще просто теплом. Не жаром, не бесчувственностью, а простым человеческим теплом. Ну, может, чуть погорячее простого человеческого. Ее ладонь скользнула к штанам Жюбо, а потом… Манада открыла глаза и увидела усмешку на губах мертвеца.